В августе проездом была в Москве и сходила в Еврейский музей. Пару лет назад я уже
писала о нём, но без визуальных подробностей. Это место завораживает меня и смысловым аспектом, и подачей.
Лирическое отступление. Обычно предполагается, что в конструкции «форма-смысл» один элемент является доминирующим, а второй — дополняющим. Одни люди обращают больше внимания на образ предмета: эстетику, презентационность, пресловутую красоту ради красоты. Другим красота ради красоты кажется пустышкой, ведь за ней ничего не стоит, и они упирают на важность смысла, а форму подачи задвигают на второй план.
По ощущениям, баттл «форма/содержание» продолжается тысячелетиями, и редко попадаются такие конструкции, которые способны совместить и то, и другое в идеальном балансе, а подчас даже слить границы между противоборствующими сторонами. В Еврейском музее содержание подаётся так прекрасно, что подача экспоната сама становится экспонатом, эстетика обретает дополнительный смысл, а смысл обогащается эстетикой. Возникает эффект взаимопроникновения, а не противоборства.
Меня всё это поражает и с точки зрения дизайна, и как исторический экспириенс.
Немного об организации. Еврейский музей — это огромная выставочная площадка, организованная в здании Бахметьевского гаража, построенного по проекту Мельникова и Шухова. Этот памятник конструктивизма передали в безвозмездное пользование еврейской общине в начале нулевых. Концепция музея разрабатывалась много лет. Проектом занималась американская компания Ralph Appelbaum Associates, которая создаёт потрясающие интерактивные музеи по всему миру.
Меры безопасности строгие: посетители проходят через два металлодетектора, показывают сумки, тщательно досматриваются. Чувствуется обособленность еврейской общины, специфическое трепетное оберегание своей территории. С учётом контекста это не бесит, а дополняет экспозицию.
Технологичность в мелочах: специальный автомат для оборачивания мокрых зонтиков в полиэтилен.
Экспозиция организована по принципу последовательно рассказанной истории: посетителя как бы проводят за ручку сквозь эпохи. Начинают с истории расселения евреев по Восточной Европе, говорят о быте, показывают ложечки-вилочки, Тору, старинные свитки и семисвечники, выделяют главные цитаты и врезки.
Переходят к дореволюционной России, к советской эпохе, погромам, Первой и Второй мировой, роли евреев в революции. Залы сменяют друг друга, постепенно нагнетая и закручивая повествование. В каждом зале посетителя ждёт некий интерактив: зацикленное видео о погромах на всю стену, светящиеся стенды, оживающие при приближении, крутящиеся инсталляции.
Садишься за стол с белой статуей — и вдруг видишь, как перед тобой на столе разворачивается некая история.
Мне особенно нравится эффект падающих стен — кажется, что весь мир вокруг неустойчив, изгибист, запутан, что он норовит рассыпаться, и ещё минута — и тебя завалит. Этот приём очень близок мироощущению, о котором рассказывает Еврейский музей.
Зал о Второй мировой войне уже второй раз довёл меня до слёз. Идёшь мимо рва с землёй и снегом, в траве валяются разбитые пулями каски, осколки, фляжки и ружья, огромный экран транслирует воспоминания о Бабьем Яре, на фоне громыхает «Священная война», и над головой висит бомбардировщик. Это очень страшно.
Эту мысль я обдумываю с 2014 года и, наверное, нужно как-нибудь развить её в сюжетах.
Зал памяти — тёмное пространство с виртуальными горящими свечами и именами, вспыхивающими, как угольки в костре. Бессчётное множество: кажется, можно стоять вечность, и именам не будет конца.
Тут же стоит терминал, в котором можно найти погибшего на войне человека по имени. Я вбила свою фамилию, покрутила, нашла Омскую область и деревню, в которой выросли мои родственники с отцовской стороны. Среди короткого списка я неожиданно наткнулась на некоего Николая Матвеевича. Судя по имени и возрасту, это отец моего деда, и, оказывается, он похоронен в Ленинградской области на кладбище в Крестцах.
Я стояла и думала: человек пошёл на войну, его забросили далеко-далеко, за три тысячи километров от дома, и там же и убили, закопав в чужую землю в братской могиле. Что он знал о Ленинграде? Ему было двадцать шесть, он батрачил в деревне, которая ближе к Казахстану, чем к России, и до призыва наверняка знать ничего не знал о том, как в действительности выглядит страна, за которую он воюет. Он пролежал в чужой земле семьдесят четыре года. Теперь на той же земле живёт его потомок, считая её своим домом, и смотрит в экран с его именем.
Стенд о деле врачей.
Воссозданная синагога.
Экспозиция о крестьянском быте.
Одна из самых впечатляющих интерактивных инсталляций: интерьер советской квартиры, на который проецируются голограммы.
В этот раз повезло и с временной выставкой. Очень хороший дизайн и интересные параллели между русским авангардом и миром современной моды.
Некоторые визуальные и композиционные приёмы действительно так и просятся, чтобы их заимствовали и переосмысляли.
Родченко узнаётся издалека.
